В середине марта вышла в свет первая книжка “Вопросов философии и психологии” с последней частью трактата Л.Н.Толстого “Что такое искусство?”.
21 марта И.Е.Репин пишет Л.Толстому: “Сейчас прочитал окончание “Что такое искусство?” и нахожусь всецело под сильнейшим впечатлением этого могучего труда Вашего. Если можно не согласиться с некоторыми частностями, примерами, зато общее, главная постановка вопроса... глубока, неопровержима...” (“И.Е.Репин и Л.Н.Толстой”. М.; Л., 1949, с. 16). “Очень порадовали меня своим письмом,— отвечал Толстой 24 марта.— Если моя книга помогла уяснить вопросы искусства такому художнику, как Репин, то труд ее писания не пропал даром” (т. 71, с. 334).
Не менее восторженно писал о второй части статьи В.В.Стасов 11 апреля: “Я считаю, что эти немногие страницы — последние слова и речь кончающегося XIX века. Какой это век, который способен кончаться таким величием и такою неслыханною правдою... Для меня несомненно, что от этих слов и страниц должен начаться новый поворот всего искусства” (“Л.Толстой и В.В.Стасов”. Л., 1929, с. 218).
Трактат “Что такое искусство?” вызвал большое количество печатных отзывов, оспаривающих взгляды Толстого с разных позиций.
Одни упрекали Толстого в забвении божественной природы искусства, служащего “откровениям красоты, высшим и истинным”, а не общественным целям (А.Басаргин [А.И.Введенский], Моск. Вед., 20 марта; Серенький [И.И.Колышко], Гражд., 18 янв.). К.Медведский писал о “грубо-утилитарном взгляде” на искусство и “новом этапе литературного юродства” Толстого (Моск. Вед., 15 янв., 20 марта). Своим отрицанием красоты, отмечал Я.Полонский, Толстой “заставил многих как бы очнуться и возразить ему”: красота искусства в правдивости, “а правда и добро — часто синонимы” (“Навеянное”, СПб. Вед., 19 мая). Скриба [Е.А.Соловьев] замечал, что в русской литературе Толстой “мог полностью найти все свои взгляды” (Нов., 8 янв.). Толстой “проповедует вместо искусства какое-то упражнение в добродетели” (С.П.Дягилев, “Сложные вопросы”, Мир Иск., N 1—2). В.Буренин, напротив, поддержал взгляды Толстого (Н. Вр., 16 янв.). Н.Минский назвал статью “Что такое искусство?” “печальным, антикультурным” событием, так как Толстой проявил “сектантскую нетерпимость”, “рассчитанную софистичность доказательств”, “кричащую, вопиющую лживость”, “жестоко расправился со всем новым искусством в Европе”; “принес молоху народолюбия последнюю жертву — все наше искусство и... все свое прошлое” (Нов., 26 марта; 1899, 28 янв.).
Иначе оценивала воззрения Толстого либеральная и радикальная пресса. А.Скабичевский горячо поддерживает стремление Толстого подчеркнуть общественные функции искусства, вопреки “новым путям”, на которые толкает современное искусство декадентство. Но во второй части трактата критик осудил “узость и нетерпимость”, приводящие к “опрощению искусства” и отказу от него, ибо к “хорошим” образцам искусства в собственном творчестве Толстой отнес лишь “Кавказского пленника” и “Бог правду видит”, забраковав даже свои последние произведения — “Смерть Ивана Ильича”, “Крейцерову сонату” и др. (Сын От., 13, 20 и 27 марта). И-т [И.Н.Игнатов]: статья Толстого дает материал не столько для размышления, сколько для возражений, и, в частности, неудовлетворительны такие критерии “хорошего” искусства, как “заразительность”, “общедоступность”, связь с религиозным сознанием народа (Р. Вед., 1 апр.).
В целом разделяя позицию писателя, ставящего перед искусством внеэстетические цели (благо человека и человечества), Н.К.Михайловский показал непоследовательность Толстого, отвергающего то, что он создает как художник. Считая превосходным основное определение искусства у Толстого как умения заразить своими чувствами и переживаниями других людей, Михайловский возражает против отказа от таких критериев, как красота или эстетическое наслаждение. Последние свойства Толстой считает признаком “дурного” искусства, что, по словам Михайловского, ведет его на путь Савонаролы, сжигающего произведения искусства (Р. Бог., NN 3 и 4). В.А.Поссе оспаривает обвинение, предъявленное Толстым современному искусству,— будто оно служит целям угнетения народа (Обр., N 3). Я.Борисов протестует против подчинения искусства религиозному сознанию, видя в этом положении Толстого сходство с реакционной эстетикой А.Григорьева, Н.Страхова и Говорухи-Отрока “без национализма этих последних” (Р. Мысль, N 4). Против этой стороны эстетических взглядов Толстого выступил и А.Б. [А.И.Богданович] в “Мире божьем” (NN 4 и 6), упрекая его в отсутствии исторического и социологического подхода к явлениям искусства. М.Протопопов отметил, что 8 лет назад взгляды Толстого на искусство совпадали со взглядами реалистической критики, заложенной еще Белинским, но теперь он “слишком далеко зашел в своем демократизме и в своем утилитаризме”, придя к самоотрицанию, увидев идеалы искусства не впереди, а позади, в “бесхитростных сказаниях, песнях, притчах” (Од. Л., 19 июня). Ф.Д.Батюшков полемизировал с основным тезисом Толстого о всенародности подлинного искусства, отстаивая свободу искусства от какой бы то ни было прикладной роли (“Утопия всенародного искусства”, Вопр. Фил. и Псих., 1899, N 1). Ему возражал рецензент “Научного обозрения” (1899, N 4), журнала марксистской ориентации, указывая, что “в учении Толстого об искусстве самую ценную сторону составляет как раз борьба против кастового искусства и стремление сделать искусство доступным массам”, хотя всенародность не может быть единственным критерием искусства, а лишь одной из целей, которая напоминает о “необходимости стремиться к эстетическому удовлетворению масс”. “Граф Толстой не исследователь, а проповедник”, первое достоинство которого — самостоятельность мышления; хотя он отрицает декадентство, оно уже дало “некоторые плоды на пользу человечества”, разрабатывая такие сферы, как фантазия и “чистый вымысел” (П.Николаев, “Жизнь”, N 28, 10 окт.).
Слабые и сильные стороны толстовской позиции подчеркнул В.А.Гольцев: “Протест графа Л.Н.Толстого... направлен не против современного только искусства, а против всего современного уклада, против европейского общества конца века”. И хотя критика Толстого кончается “проповедью личного самоусовершенствования и самоограничения, религиозно-нравственной анархией”, ее можно приветствовать “как мужественный и строгий призыв к нравственной ответственности искусства”, родившийся в дни развращающего влияния декадентства (Кур., 20 дек.).
Подводя итоги литературных событий года, А.И.Богданович писал: “Небывалое оживление в эстетической критике вызвал труд Л.Н.Толстого... При всех преувеличениях и парадоксальности мнений автора в этом труде много верных, хотя далеко не новых, положений, повторение и популяризация которых более чем желательны именно теперь, когда новое в искусстве является у нас в уродливой форме доморощенного декадентства гг. Минских и Мережковских и “Мира искусства”” (Мир Б., 1899, N 1).